...Меня часто спрашивают, почему я, будучи
популярным артистом, который хорошо зарабатывал, имел прекрасную трехкомнатную
квартиру в центре Москвы, машину, дачу и пр., уехал?
В 1971 году меня по сфабрикованному обвинению
посадили в Тамбовскую тюрьму. Впоследствии меня оправдали, дело было закрыто,
работники прокуратуры наказаны, но до этого я просидел год и две недели в
тюрьме, сыну в этой связи не дали поступить в Московскую консерваторию, в течение
2-х лет, пока длилось доследование, мне не давали работать, мое имя вырезали из
титров фильма "Неисправимый лгун", в фильме "Повар и
певица" меня озвучили другим актером и т.д. Короче, я понял, что страна
игривая, в ней с тобой могут сделать все, что угодно, а особенно, учитывая, что
у сына Емельяна — в меня — язык до щиколотки, который, как известно, доведет
если не до Киева, то уж до тюрьмы точно, я решил удалиться от гнутой страны на
максимально возможное расстояние. К счастью, после подачи заявления, если у
меня и были какие-то сомнения по поводу принятого решения, то до боли родные,
вездесущие подлость и хамство быстро их развеяли.
Мать моей жены с нами не уезжала, и,
естественно, ее надо было обеспечить жилплощадью. Она была прописана с нами,
но, поскольку оставаться одной в 3-х комнатной квартире ей бы не разрешили, я
договорился на обмен — 2-х комнатная квартира с доплатой. Этот обмен должен был
быть одобрен на собрании правления кооператива, членом которого я состоял.
Первым взял слово Николай Рыкунин (возможно, некоторые помнят, был такой
эстрадный «дуэт Шуров и Рыкунин). Он долго говорил о Родине, о неустанной
заботе о каждом из нас партии и правительства, о совершенстве социалистического
строя, о том, что покинуть такую Родину и такой строй может только человек
неблагодарный, у которого отсутствует совесть и т.д. Кстати сказать, Рыкунин с
пеной у рта, задыхаясь от ненависти к Советской власти, рассказывал мне, что
его отец до революции был помещиком под Москвой, добрым, гуманным человеком,
заботившемся о крестьянах, далеким от политики. Большевики его, естественно,
расстреляли, а жену с грудным младенцем выслали в Сибирь, где она была
вынуждена просить милостыню, чтобы не дать умереть маленькому Коле Рыкунину.
Выслушав речь Рыкунина, я мягко попытался
объяснить, что речь идет не о неблагодарном Сичкине, а о благодарной теще,
которая не покидает Родину и имеет право на жилплощадь. Из первого ряда встал
похожий на отца Врубелевского Демона концертмейстер Большого Театра Гуревич.
(Худая фигура, изогнутая вопросительным знаком, крошечные злобные глазки и
змеиные губы придавали ему особый шарм).
— Я не желаю присутствовать на концерте
Сичкина! — выкрикнул он.
— Запретите ему говорить! Я, как патриот, не
желаю выслушивать речи отщепенца и предателя Родины?
— Не надо так волноваться, патриот Гуревич, —
обратился я к нему. — Кстати, какие погоды были в Ташкенте в начале войны?
Гуревич:
— Пошли вы на ....
—Я не могу никуда пойти — идет собрание.
- Вы против моей тещи, потому, что она
русская? Гуревич онемел.
— Да, а во время войны какие погоды были в
Ташкенте?
— Сичкин, идите к ... матери!
— Я же уже вам сказал: я никуда не могу пойти,
пока не кончится собрание. Всем известно, что громче всех кричит "держи
вора!" сам вор, но работники наших органов люди умные и опытные, им ничего
не стоит определить, кто патриот, а кто враг. Судя по вашему фальшивому пафосу,
вы, видимо, очень виноваты перед Советской Властью, но успокойтесь: советский
суд — самый гуманный суд в мире, и чистосердечное признание, безусловно, смягчит
вашу вину. О, совсем забыл, а в конце войны какие погоды были в Ташкенте? —
закончил я под хохот собравшихся.
Больше всех суетился композитор Марк Фрадкин.
В отличие от Рыкунина, который выступал, так сказать, бескорыстно, просто желая
подчеркнуть свои патриотизм и лояльность, Фрадкин имел конкретные виды на мою
квартиру и развернул активную деятельность еще до собрания: он обрабатывал
членов правления, запугивая их тем, как может быть расценена помощь врагу
народа, с именем КГБ на .устах ходил по квартирам, собирал подписи жильцов
против моего обмена, короче, делал все, что было в его силах, чтобы помешать.
С Фрадкиным во время войны мы долгое время
были в одной части, где он заслужил звание "самый жадный еврей средней
полосы России". Впрочем, я думаю, это было явным преуменьшением, и он
вполне был достоин выхода на всесоюзный, если не на международный уровень.
Плюшкин по сравнению с ним был мотом. Покойный Ян Френкель, талантливый
композитор и очаровательный человек, рассказывал мне, что Фрадкин постоянно
уговаривал его зайти в гости, посидеть за рюмкой у его уникального бара. Один
раз, когда они были около дома Фрадкина, тот его наконец зазвал, но при этом
сказал:
— Ян, в баре все есть, но чтобы его не
разрушать, а это произведение искусства — ты сам убедишься, купи бутылочку
водки. Закуски навалом, но на всякий случай купи колбаски, если хочешь, сыра,
ну, рыбки какой-нибудь и возьми батон хлеба.
В результате они сели у бара, выпили водку
Френкеля, закусили его продуктами, а Фрадкин даже чая не предложил.
В свое время Фрадкин мечтал попасть к нам в
кооператив по причине хорошего района и того, что он был дешевле других
кооперативов, но собрание было категорически против, мотивируя это тем, что
Фрадкин не артист эстрады, богат и может купить квартиру в любом другом
кооперативе. Я в то время был членом правления, со мной считались, и, когда
жена Фрадкина со слезами на глазах умоляла меня помочь им, я, по своей
мягкотелости, не смог отказать и уговорил правление проголосовать за Фрадкина.
Позже история повторилась с их дочерью, Женей, которая тоже хотела жить в нашем
кооперативе. Оба раза члены правления говорили, что они голосовали не за
Фрадкина, а за меня.
Возвращаясь к нашему собранию, Фрадкин его
закончил, коротко и по-деловому резюмировав:
— Товарищи, нам надо решить вопрос об обмене
Сичкина, в связи с тем, что он бросает нашу Родину, плюет на все то, что
сделала для него эта страна и хочет выгодно переметнуться на Запад. Нас он
просит в этом ему помочь. Давайте голосовать.
Почти все русские, включая членов партии,
проголосовали за меня, а все евреи, которых было большинство, против. В
результате тещу выгнали из квартиры, а я получил огромное моральное
удовлетворение — еду правильно.
Как я выяснил, в ОВИРе существовало негласное
правило пять раз не принимать анкеты под предлогом того, что они, якобы,
неправильно заполнены. Поэтому я пришел в ОВИР и сам сказал, что, чувствую,
анкеты неправильно заполнены; лучше будет, если я их перепишу и приду завтра.
Служащая ОВИРа улыбалась, кивала, и так пять раз. На шестой день у меня приняли
документы, и после всех положенных дальнейших мытарств, 23 мая 1979 года мы
прибыли в аэропорт "Шереметьево", откуда должны были вылететь в Вену.
По дороге в аэропорт мы проехали мимо огромного плаката с изображением Ленина в
кепке, с прищуренными глазами и поднятой в приветствии рукой, который гласил:
"Верным путем идете, товарищи!", а в самом "Шереметьево"
нас встретил транспарант: "Отчизну я славлю, которая есть, но трижды,
которая будет!"
Рейс на Вену все время откладывался — то в
связи с вылетом комсомольской делегации в Индию, то профсоюзной делегации в
Мексику, то партийной делегации в Китай. Я услышал, как один еврей сказал
другому:
— Слушай, если они все уезжают, давай
останемся.
...Первое, что я сделал в Вене, это отправил
вызов Фрадкину и в придачу к нему письмо следующего содержания:
"Дорогой Марик!
Все в порядке, вся наша мишпуха уже в Вене,
все удалось провезти и твое тоже. Как ты правильно сказал, таможенники такие же
тупые, как вся вонючая советская власть и бигуди осмотреть не догадаются. Так и
вышло, только у Симы очень болит шея, все-таки каждый весил три кило. Пусть Рая
до отъезда тренирует шею, у тебя шея, конечно, покрепче, но ты ж в бигудях не
поедешь. Как нам сказали, в Америке иконы сейчас идут слабо, а ты знаешь,
израильтяне из голландского посольства совсем обнаглели и хотят за провоз 20
процентов.
Марк, вот прошло, казалось бы, всего несколько
дней, а мы уже очень соскучились. Все со слезами на глазах вспоминают твое
последнее напутствие: "Я рад и счастлив за вас, что вы покидаете эту
омерзительную страну, кошмарное наследие двух мерзких карликов: картавого
сифилитика Ленина и рябого параноика Сталина. Дай вам Бог!" А как мы
смеялись на проводах, когда ты сказал, что был и остаешься убежденным
сионистом, а все твои якобы русские песни на самом деле основаны на еврейском
фольклоре, сел за рояль, начал их одним пальцем наигрывать и объяснять, из
какого синагогиального кадиша они взяты... Короче, ждем тебя и Раю с
нетерпением, дай Бог, уже скоро.
Крепко обнимаем, целуем Арон, Пиля, Сима,
Двойра и Ревекка".
Как мне впоследствии сообщил конферансье Борис
Брунов, Фрадкин тут же побежал в КГБ и начал клясться, что у него нет икон и
валюты, и он никуда не собирается ехать. Там (еще раз) прочитали письмо и,
пытаясь сохранить серьезное выражение лица, посоветовали успокоиться, его никто
ни в чем не обвиняет, многие получают вызовы, но если он не и собирается
уезжать, ему не о чем волноваться. Фрадкин, тем не менее, был в панике, жена
Рая на нервной почве начала курить.
Забегая вперед, второй вызов и письмо, но уже
на адрес домоуправления "для Фрадкина" и якобы от другого лица я
послал из Италии и третье, на адрес Союза Композиторов РСФСР Родиону Щедрину
для Фрадкина из Нью-Йорка.
Второе письмо:
"Привет, Марик!
Сразу по делу: твою капусту и рыжье получил,
но с летчиками больше в долю не падай — они засветились. Канай в Севастополь,
свяжись с кентами и попробуй зафузить моряков атомных подводных лодок. Как
договаривались, я откусил три косых, остальное твое, тебя ждет. Антиквар
превращай в зелень, его не втырить и могут закнокать. Вообще, ходи на цирлах,
подальше от катрана, шныров и козырных — тебе сейчас самое время лепить
темнуху. Учти, телефон прослушивается — ботай по фене. Слыхал парашу, как ты
вертухаям туфту впаривал — все правильно, пока не откинешься, хиляй за
патриота. Вся маза тебя ждет, на любой малине будешь первым человеком, братва
мечтает послушать в твоем исполнении песни Шаинского. Поменьше пей и чифири, а
то, что Рая шмалит дурь, не страшно — главное, чтоб не села на иглу. Бывай, до
встречи. Валера".
Фрадкин потерял сон, не помогали сильнейшие
снотворные, снова побежал в КГБ, потом в домоуправление, ходил по квартирам,
бился в судорогах и кричал, что он не имеет к этому никакого отношения, а все
это провокации Сичкина. Рая курила одну за одной и дошла до 4-х пачек в день. В
КГБ хохотали до слез и с нетерпением ожидали следующего письма и очередного
визита идиота.
Письмо третье:
"Здравствуй, дорогой Марк! Прости, что
так долго не писали, но сначала хотели чить товар, чтобы ты был спокоен. Слава
Богу, все ОК, все контейнеры прибыли, с аргентинцами читались, так что ты уже в
порядке: даже за один эйнер Рая спокойно может открыть массажный салон, а
блядей среди иммигрантов навалом. Вообще, если ты сможешь переправить хотя бы
25 процентов своего состояния, то до конца жизни здесь будешь купаться в
золоте. Если ты еще не обрезан, то здесь можно устроить за большие деньги: все
иммигранты придут посмотреть на обрезание композитора Марка Фрадкина. Свою
коллекцию порнографии не вези, здесь этого добра полно, оставь Жене. Да, и
скажи ей, чтобы хотя бы до вашего отъезда перестала фарцевать — береженого Бог
бережет. Марик, мой тебе совет: пока ты в Союзе, учи нотную грамоту и хотя бы
чуть-чуть гармонию — там ты можешь напеть мелодию, и "негр" ее тебе
записывает, а здесь негров много, но все они такие грамотные, как ты.
У нас все хорошо: молодые получают вэлфер,
старые — пенсию, а бизнесы на кеш. Английский можешь не учить, он здесь не
нужен: на Брайтоне все на русско-еврейском жаргоне с одесским акцентом, а то,
что у тебя первый язык идиш — огромный плюс. Тебя вся помнят и ждут, а твою
знаменитую шутку: "Если бы Фаня Каплан закончила курсы ворошиловского
стрелка, мы намного раньше избавились бы от этого картавого фантаста", —
здешние артисты читают со сцены.
С нетерпением ждем встречи,
3ай гезунд апдетер Мотл Фрадкин!
Целуем
Наум, Фира, Бася, Абрам и тетя Рахиль!
P.S. Будете ехать,
пусть Рая не глотает камни — Соня так и не просралась...